О компании SIBEXPEDITIONS Туры и Экспедиции
 
 
 
 
 
  +7 913 768-87-31 (Телеграм и ватсап)
  Отзывы о нас Статьи и отчёты География и история
Соцсети:  
    Telegram Sibexpeditions  
 
+7 707 238-17-23 (в Казахстане)
   

E-mail: sibexpeditions@yandex.ru

Подарок реки

С диким воплем по берегу реки неслись дети, а вокруг скакала кольцехвостая собака: то забегала вперед, то отставала, будто подгоняя их сзади.
— Папка! Папка! Дядька Васька!– кричали они благим матом, а псина заливалась звонким лаем.
— Ах-ты-трит-та-тит-та-та! – выругался старик и нахлобучив облезлую заячью шапку на затылок, мирно покоившуюся до того на скамеечке рядом, поторопился навстречу сорванцам. Идти было добрых пару сотен метров, да как идти – катиться по каменному спуску, с редкими глинистыми островками, покрытыми короткошерстным сухотравом.
-Што орете?! – обратился дед возмущенно к троим запыхавшимся пацанятам, встретившись с ними у самой воды. Пацанва наперебой верещала, хватая его за руки и увлекая за собой.
— Папка! Дядька! Там!
— Та черт вас, што орёте та?! Отни коворите! Сашка?!
Самый крепкий из них парнишка, весь в испарине, размазывая черную грязь по лбу, затараторил:
— Папка! Там Мрасс мертвого принёс!
— Мужика, мужика мертвого принёс! Дядька там лежит! – подхватили и запрыгали на месте остальные двое, взъерошенные и с выражением полного ужаса на чумазых мордахах.
— Ух-ты- тра-та-тит- етит! – сплюнул старик и почесал шапку.- Ветите кута!
Все это время Ветка – полупородная лайка нарезала круги, лаяла и подвывала.
Где-то за тридцать шагов до лежащего на берегу бревном тела, ребята остановились, тыча в его сторону пальцами. Человек лежал лицом вниз. Можно было разглядеть его яркий комбинезон и косматую голову, Старик отдышался, и захромал к виновнику переполоха на своих коротких и кривых ногах. За ним тихонько ступая и шурша прибрежными камнями, крался Сашка, малые остались ждать на месте, пихая друг друга в бока и стуча зубами.
Они видели, как дед отломил от засохшего речного куста прут и, подойдя к покойному телу, ткнул его сначала легонько в спину, а потом постукал по бокам. После этого нагнулся и перевернул лицом к небу. Ветка обнюхала лицо и одежду мертвеца, отскочила в сторону и, прилегая на передние лапы, а затем, подбрасываясь и вертя мохнатой головой, будто исполняя собачий магический танец, снова звонко залилась. За ее гавканьем нельзя было расслышать ругательств дядьки Васи. Сашка все это время дежуривший за спиной отца, тоже приблизился к телу и слегка подпнул его сапогом. После чего обернулся, и, что есть силы, заорал, обращаясь то ли к перепуганным пацанятам, то ли к молчаливой тайге:
— Живо-о-о-о-й!
Мертвец оказался живым. Человека принесли воды горного Мрасс-су и выбросили на берег. Дядька проверил его пульс и есть ли в легких вода, подозвал ребят, и, наваливши незваного гостя на спину, потащил к себе в дом. В распоряжение малых попали руки и ноги незнакомца, схватившись за волглые, с глиняными подтеками, штанины, они помогали старику нести «мертвеца» домой. Шапка то и дело падала со стариковой головы и укатывалась по склону. Тогда кто-нибудь из ребят бросался за ней, отпуская свою часть ноши, а потом, вернув шапку на лоб дядьке, снова включался в общее дело. Ветка бежала рядом, погавкивая и прикусывая иногда наездника за штанину.
— Ух-ты штоп его так! Штоп я не старый шориц пыл! – ворчал дядька, как многие старые шорцы, почти не выговаривая звонких согласных.- Мертвые – пыли, шивые – нет! Тяшелый как метветь, хоть прось так!
Тащили вдоль берега, потом волоком по склону вверх, выбрав место потравянистей. «Мертвец» урчал и клокотал своим стрясенным нутром. Дома бросили его на койку и перевели дух. Пацанва, измаявшись негаданными приключениями, сразу кинулась к эмалированному ведру. И, один из черпака, щедро нагребая им воду, другой прямо так из ведра, глотали ее взахлеб и кряхтели. Сашка не торопился, он посмотрел, подождал, но, так и не дождавшись от младших товарищей освобождения места у ведра, раздал им подзатыльники и, вытянув губы в утиный клюв, шумно стал вбирать в себя воду.
— А-а-а! Дядька Вася, а что он нас бьет?! – заголосили в унисон братья-шорчата. Дядька Вася и ухом не повел на их крик, а вышел, молча, на свою любимую скамеечку под крыльцом, где мог положить заячью шапку рядом и закурить трубочку табачку. Ветка нырнула под крыльцо и устроилась там в прохладной пыли.
Перед глазами, совсем близко, охватив гору, лежала родная тайга. В ее холодный свинцовый тон вкрадывалась прядками и вкраплениями осиновая прозолоть. Солнце тщетно пыталось играть золотыми прядями – они кутались в пихтовую синь и сохраняли матовый цвет. Над созревшей Горно-шорской осенью застыли и стояли длинные и плотные облака. Под ними, делая замысловатые петли, кружил прозорливый копчик. И вся эта дикая, тронутая, но не захваченная человеком красота, умещалась и мирно жила в сердце старого охотника-шорца дядьки Васи.
Ему и было-то, может, не больше шестидесяти пяти, но в его народе это считалось почти старостью. Говорят, в вымирающем народе. Он родился на Антропе в хиленькой деревеньке, которую давно уже смыло с лица земли. Жил и в Усть-Пыйзасе, и в Кабырзе, и в Алтамаше, и на Алтае в Майске, где работал на золотом прииске, и вот уже лет двадцать как обосновался здесь, в десятке километров от поселка Мрассу, под сердцем матери-тайги, на берегу строптивой реки, по имени которой тот поселок и был назван. Рядом – еще пара домишек. Многодетное семейство Кучуковых в одном, да бабка-Тайнагашиха в другом. Вот и весь улус.
Дядька Вася Тельгереков был вдовец. Старшие сын и дочь осели поближе к цивилизации, Сашка – летом жил при нем, а на зиму он отправлял его в Таштагольский интернат «ума нашивать».
Вот и сейчас подходил к середине сентябрь, и Сашке давно надо было быть в школе. Но какая школа, когда трещит от плодов кедрач, когда прямо из пней и гнилушек вырастают шлемы опят, и рябчик так хорошо виден в желтых осиновых ветвях! А Сашка за прошедший год и, особенно за лето, сделался из тощего пострелёнка крепким пареньком. Как рысь он влезает на кедру и трясет ее верхние ветки, а она, истомившись тяжелой ношей, благодарно отвечает обильными дарами. Новичку могло бы показаться, что сыпет на землю каменный дождь.
Сашка упрашивал отца остаться дома, и старик делал вид, что раздумывает, как поступить, а сам про себя давно решил не отправлять его никуда, а начать обучение своему делу. Вот снег через месяц ляжет – самое время для зайца. Шкурка у него еще серая – хорошо видна на белом снегу. Ветка, хоть и не гончак, но хорошо натаскана, мигом след берет, только так ушастого загоняет. А потом норка и соболь. А то и медведь. В последние годы развелось шатунов! Говорят, красноярская тайга горела, оттуда их и понесло. И вроде тайга большая, а все равно места мало. Ходят, неприкаянные, на окраины поселков выбредают, задирают коров, людей пугают. В Мрассу в магазине мужики рассказывали, что в самом Таштаголе медведь в дачный домик залез, а в Шалыме на отвалах обосновался и гоняет то одного, то другого пришельца вдоль кладбища до самых домов.
Дядька Вася знал, как опытный охотник и промысловик, что сейчас на Зелёнке туристам и перекупщикам в городе можно одну медвежью лапу за бешеные деньги отдать. А медвежий жир? Ого, сколько его с одного медведя! Одно только плохо – те же мужики сказали – мясо у этих медведей зараженное. Черви в мясе. И лицензия на одного мишку — то ли три тысячи, то ли пять.
Обо всем об этом и ни о чем одновременно думал старый охотник, примостившись на косой скамеечке и покуривая одну трубку за другой. Он и позабыл будто о сегодняшней удивительной находке.
— Дядька Вася, шишку дашь? – возник перед стариком один ребянчонок, а за ним и другой высунул из-за дверного косяка круглую, по циркулю, физиономию с щёлочками-глазами.- И мне-е-е!
— Вон в мешке восьмите!
— Нам не такую, нам не сушеную! И сахарку!
— Ить вас ти-та-та! Не сухую — мокрую им потавай! А сахар сачем?
— А мы его в воду насыпем, будем орешки запивать. А? Дядька Телгерек?
Знали чертенята чем умаслить старика. Редкая у него была фамилия, которой старик гордился. По-шорски «телгер» значит «мудрый, совершенный». И дядька, кряхтя, поднялся и поспешил в дом, где в комнате под окном стоял большой мешок с сырыми еще шишками. Это была вчерашняя их с Сашкой добыча, которую они сегодня собирались расшелушить и рассыпать на полу для просушки.
Сашка стоял у кровати с «мертвецом», засунув руки в карманы и не отрывая глаз от его избитого камнями лица. Парень был видно совсем молодой, невысокий, но крепкий, русоволосый и косматый, сквозь подбородок пробивалась жиденькая рыжеватая щетина. Он шелохнулся, будто почувствовав вошедших старика и ребят, зашевелил глазными яблоками под закрытыми веками, и застонал.
— Оклемывается мертвец! – проговорил Сашка, обращаясь к отцу, но не отводя от незнакомца взляда.
— Та-а-а! Чуть не запыл про турака! Черти п ему … — и ввернул запретное шорское слово, от которого встрепенулись и захихикали пацанята, получившие уже по заслуженному смолянистому лакомству. Они как белки вгрызались в кедровые плоды, чавкали и причмокивали, роняя на пол слюнявую шелуху. О воде с сахаром, казалось и забыли.

К ночи «мертвец» начал приходить в себя. Сашка умыл его чистотелом, который запарил отец. Давали сначала медовую воду, а потом бульон от рябчика. На следующий день пришли соседи муж и жена Кучуковы со всей своей сворой чумазых шорчат посмотреть на подарок кормилицы-реки. Принесли полстандарта парацетамолу и зачем то угольные таблетки – видно, что было. Посовещавшись, решили, что парень «турик» и что «ударился рекой», а поскольку все больше «очухивался», за врачом не ходить. Врач был только в поселке в нескольких километрах на другой стороне реки, и идти туда значило терять драгоценное время – в любой момент бабье лето могло закончиться, и тогда тайгу затянет ледяным, нескончаемым дождем. Шишкарить в такой дождь опасно: кедра скользкая, да и орех с нее трудно сушится, может загнить. То же и с грибами.
Совсем встал на ноги незнакомец только в октябре, как раз в пору непрестанных дождей. Мрас-су разлилась так, что переправляться на другую сторону было бы слишком рискованно. А потом резко ударили морозы, и навалило сугробов по самые окна. Поэтому дядьке Васе-Телгереку ничего не оставалось делать, как оставить «мертвеца» у себя зимовать. «Мертвеца» звали Лёхой, и он оказался на редкость молчаливым и смурным (на редкость даже для неговорливого старого шорца).
Дни текли своим чередом. Первые морозы привели за собой долгую суровую зиму. Воздух сделался прозрачным и звонким, тайга – величественней и строже. Острые пихтовые пики скрылись под белыми сияющими колпаками. Их на закате розовым подсвечивало сонное солнце. Стоило показаться из дома, нос и щеки тут же начинал щипать сухой сибирский мороз, поэтому старый охотник переместил скамеечку из под крыльца прямо в дом. Окна замерзли, да и если бы не замерзли, никто никогда их не открывал, и в комнатах от дядькиной трубочки висел сизый туман. Лёха-мертвец по первости морщился и кашлял, выскакивал на улицу, чтобы подышать, но быстро замерзал и забегал обратно; потом привык.
Сначала дядька лукаво понадеялся, что незваный гость, как совсем поправится, будет ему помогать, даже старые лыжи для него достал из дальнего угла и смазал их жиром. Думал, обучит его кое-чему, охотиться с ним будет. Одежду кое-какую вытряс из вороха на полу, что-то Кучук принес из ненужного, а этот вцепился в свой комбинезон – и все тут! Ничего не поделаешь. Старик и так к нему, и сяк – хоть бы что, дудит в свою дуду, отказывается. «Кушать пы так откасывался!» — подумал про себя дядька и перестал предлагать. Так и перезимовали: Телгереки жили своей жизнью, а «мертвец» — своей. Мало, что их связывало, кроме общей крыши.
В апреле вскрылась река. Сугробы осели, и там где зимой были протоптаны тропинки, теперь потекли мутные ручейки. Глина мешалась с талым снегом, образовывая хлюпкую кашу, в которой вязли сапоги. Соседские ребята часами могли возиться в этой серо-коричневой чаче: бороздили по ней палками, сгребали в горки под вид колодцев, и ждали, когда они наполнятся растопленной солнечными лучами жижей. Потом можно было разбежаться и чухнуться обеими ногами в самую середину постройки – тогда высоко и весело во все стороны разлеталась ледяная грязь. Шорчата заливались птичьим смехом и валились тут же в сугроб.
Дядька Вася был весь уже предвкушение рыбного и собирательского сезона. Замороженная земля оттаивала и готовила для человека и зверя первые свои дары. Под снегом кое-где можно было уже почувствовать тоненькие ростки жгучей горько-сладкой колбы. В тех местах, где указывал отец, Сашка разгребал оплывший снег и, находя там малюсенькие, закрученные в трубку листки, бережно отщипывал их своими сырыми и грязными руками и укладывал в канн. Один пучок из пятнадцати-двадцати таких восьмисантиметровых колбинок в городе сейчас можно было продать за полтинник или сорокет. С жадностью об этом думал Сашка, но они искали колбу только для себя.
Телгеш вернул любимую скамеечку на прежнее место и все чаще открывал двери настежь днем, чтобы свежий весенний воздух вымывал из дому затхлую вонь. По вечерам старый охотник любил спускаться к реке, и, устроившись где-нибудь на бревнышке, глядеть, как сначала золотится в лучах спадающего солнца, а потом розовеет от заката ее мутное пупырчатое тело, как проносятся и бьются о берег редкие льдины и плавучие ветки переворачиваются и ломаются от внезапного соприкосновения с землей.
В этот раз дядька пришел к Мрас-су, когда солнце было только на ладонь от тайги. Рассеянно расплескало оно свои лучи по плешивому берегу. Там где были проплешины, почва обветрилась, но хранила еще в себе зимнюю влагу. Туда легкими стайками слетались воробьи и трясогузки, шальные от долгожданного света и тепла. На взгорках вдоль берега, только-только освободившихся от снега, из парной земли уже выглядывали желтые глазки-одуванчики. Хорошо. Благодать.
— Хорошо шумишь, Мрасс! – старик часто разговаривал с рекой. – Сила ф тепе есть! Кута спешишь только? Кута только торопишься? А и все мы кута-то торопимся, спешим. Сначала тумаем, вырастим — шиснь начнется, потом шенимся – веселей путет, потом репятишки путут украшать. А пока тумаешь – так и сила выхотит.
Дядька глубоко вздохнул и замолчал.
— Вот, Ленька-мертвес, — продолжил через некоторое время дядька,- тоше торопится. Томой хочет. Все хочут томой. А скашешь ты сачем мне принес Леньку? Пуль-пуль-пуль тепе только. А-а-а-а! Меня старого шорса не опманешь! Снаю сачем принес! Та латно тепе…
Я-то тумал хоть и коротской, так все-таки мушик, а он какой-то неприспосопленный. На кой е его в тайку потащило? Сител пы тома в Капырсе, пряники ел! А он мне, слышь, коворит, я из Москвы прилетел, на самолете летел, шиву в Москве, коворит. На тайку посмотреть. Вот такая, Мрасс, шиснь пошла, все хочут на тайку посмотреть! На шорса посмотреть и на снешного человека! А самим пы вишенки клевать. И пиво пить только.
А-а-а, Мрасс! И я пил, каюсь, пил, водку пил. У-у-у, помню, наетут кеолоки на Антроп, как у-у-у! Пьяный пыл шорес, — и дядька погрозил кому-то неведомому кулаком.
— А теперь не пью. Старый стал. А и ну его этот алкоколь. Только врет. Охотиться – это та. Хариуса – та-а! На кетру салесть — та-а-а.
Что Ленька меня не увашает? Мою тушурку не прал, штаны не прал, а потом самерс и всял, а как путто противно ему пыло. А кута, кокта морос таше класа ест? Восьмешь! А я старый шорес снаю русских – Москва-Капырса, вишенки клевать! Орешки лускать! Самерснут, вспомнят старого шорса!
А он коворит компутир-интернат! Темный коворит шорес. Вител я и компутар по телевисору в поселке – такой ше телевисор, только с кнопками. И в интернате пыл. Конечно, снания тает, но это кокта учитель хороший, а когда нехороший, так и что там телать в интернате? Читать, писать научился, считать научили – и все. И латно. А там такие репята сейчас, что постарше Сашки, а пиво пьют, и все пьют, и… ат-та-ти-та-та! – сплюнул и заругался по-своему, по привычному, старик.
— Ну, сейчас спатёшь, Мрасс, ответу Лешку-мертвеса в поселок. Пусть итет томой. Там русские его отправят томой. Шкурки протам, орешки протам, парсучьего сала протам – помоку… Пусть помнит старого шорса. А не сапомнит, так черт ему …
Дядька вздохнул и закурил трубочку. Солнце совсем закатилось за пихтовые шапки. На небе засверкали первые, умытые весенним вечером, таежные звезды. Ветер посвистывал, путаясь в осиновых ветвях, и где-то за спиной Телгерека, у самого дома, лаяла-заливалась Ветка. А Телгерек почмокивал деревянной трубочкой, нет-нет обращаясь с чем-то к реке. И река отвечала ему глухим гулом. В ее темной глубине кипела другая, неведомая, жизнь, которой опасался и в которую верил старый охотник.
Шамова Мария,
г. Таштагол – г. Москва,
2012


WordPress › Ошибка

На сайте возникла критическая ошибка.

Узнайте больше про решение проблем с WordPress.