О компании SIBEXPEDITIONS Туры и Экспедиции
 
 
 
 
 
  +7 913 768-87-31 (Телеграм и ватсап)
  Отзывы о нас Статьи и отчёты География и история
Соцсети:  
    Telegram Sibexpeditions  
 
+7 707 238-17-23 (в Казахстане)
   

E-mail: sibexpeditions@yandex.ru

Бабушка

         Дверь в подъезде громко хлопнула, и по лестнице стали подниматься две девушки, по виду — старшеклассницы. Проходя мимо двери, за которой работал включенный на полную громкость телевизор, одна из подруг недовольно покачала головой:

         -Совсем из ума бабка выжила.

         -Ну да, как тетя Лена куда уходит, так телесеанс для всего подъезда.

         Бабушка, о которой они говорили, и подумать не могла, что ее скромная персона еще может вызвать чей-то интерес. Она много лет не видит и едва слышит, поэтому одиночество – уже привычная участь, хотя назвать ее отшельницей нельзя: когда дочка не на ночном дежурстве в Доме Культуры, а дома – какое-то подобие разговора все-таки происходит. Лена о чем-нибудь рассказывает, бабушка старательно поддакивает, согласно качает головой, иногда сокрушенно (в зависимости от того, что сумела расслышать) поцокивает языком, потом забывается и начинает переспрашивать, пока Нине не надоедает кричать одно и то же по несколько раз и она не замолкает, сердито поджав губы.

         Когда позволяет погода, бабушка выходит посидеть на лавочке у подъезда. Спускается она долго, очень долго, так что два шустрых брата-мальца с пятого этажа успевают не один раз сбегать вверх-вниз, пока бабушка медленно, опираясь на толстую сучковатую палку, полубочком добредет до лавки. Обычно она составляет компанию такой же старенькой бабушке из соседнего подъезда. Та слышит хорошо, и все-таки они почти не разговаривают. Со стороны смотрится немного странно: сидят рядом две женщины – и часами не произносят ни звука. Странно…А они сидят так изо дня в день. И, если уж кто-то заговаривает, никогда не перебивают друг друга. Странная, удивительная дружба.

         Сегодня с утра идет дождь, и бабушка смотрит телевизор, точнее сказать, слушает то, что удается уловить лучше слышащему левому уху с приложенной к нему, как рупор, ладошкой. А передача интересная, и слушает она внимательно. Какая-то женщина с редким именем, которое бабушка все никак не может расслышать, рассказывает о своей жизни.
«Я сильная женщина»,- доносится из телевизора резкий, с хрипотцой, голос, — после той трагедии я не сломалась, смогла справиться с собой. Слез, во всяком случае, не лила».

         Бабушка вздыхает: «Бедненькая, так ждать ребенка – и выкидыш на четвертом месяце. Тяжело, что тут скажешь». Она задумывается: да, с таким жестким голосом нельзя быть слабой. А ей вот похвалиться нечем: обычная, ничем не примечательная жизнь, такая же, как у большинства ее сверстниц. С самого детства приходилось много работать, тятя даже не дал второй класс закончить: зачем, мол, девке грамота – читать-писать умеет — и достаточно. В шестнадцать лет отдали замуж, причем жениха впервые увидела только на свадьбе. Увидела и заплакала: лицом хоть и приятен, да зато куда ниже ее. Степан хоть с виду и не здоровый был, зато драчливый. В селе его побаивались: чуть что не так – за кол – и в драку. Не одного парня покалечил. И ей тоже доставалось. И хотя сама она была крупнее и силой не обижена, а терпела: мужик ведь все-таки. Дети, правда, от него ладные рождались, да только не успевала на них толком порадоваться: из семерых вырастили только троих, остальных схоронили в младенчестве или раннем детстве. «Нет, я не сильная, — задумывается она, — столько лет уже прошло, а до сих пор, как вспомню, плачу. Обычная я».

         Женщина в телевизоре рассказывает об изнурительных гастролях, хроническом недосыпании, нервном истощении, которым эти гастроли заканчиваются. Бабушка снова ее жалеет: да, без сна очень тяжело – уж она-то не понаслышке знает. В сорок шестом, когда ледоход пошел на спад, вылавливала бревна из реки, да от постоянного недосыпания вдруг отключилась прямо на ходу, оступилась – и под льдину. За себя даже не испугалась – только за детей: как же они без матери останутся? Да, видать, не судьба была: старший сын, Саша, успел багром уже под водой за фуфайку зацепить. Как они, ее мальчишки шести и восьми лет, сумели вытащить крепкую бабу в тяжеленной от воды одежде, в кирзачах, — и сейчас-то подумать страшно. И зареванные глаза перепуганных детей до сих пор перед ней, и до сих пор сжимается сердце.

         Из телевизора до бабушки доносится: «Я ничего в этой жизни ни от кого не получала, всего добивалась сама. Прежде чем я пришла к успеху и материальному благополучию, мне много пришлось пережить, я очень много работала. И я считаю, что я заслужила то, что имею».

         «Да, жизнь – нелегкое дело, — вздыхает бабушка, — и ничего в ней даром не дается. Даровитых-то ведь много, да не все пробиваются. Видать так уж сильно хотела, — говорит сама себе бабушка про женщину с редким именем, — значит, так и должно быть. Меня ведь тоже звали в Москву петь, так ведь тятя не отпустил». Бабушка вспоминает, как много лет назад приезжал в их село руководитель какого-то хора и, услышав, как она пела на посиделках, уговаривал тятю отпустить ее с ним в Москву. «Пустое дело», — отвечал на уговоры тятя. На том и уперся. А она ночь проплакала – да из головы вон: работы много — не до слез. А москвич на прощание только головой покачал:

         -Глупый ты мужик. Не ведаешь, что творишь.

         -Сам ты глупый, — рассердился тятя, — бедовая она у меня, вечно с ней что-то случается. В четыре года цыгане чуть не украли, потом коза чуть не убила, насилу выходили. Нельзя ей без моего присмотра. И не уговаривай: мое слово твердое, сказал – так сказал.

         -Эх, — только и махнул рукой москвич и ушел.

         А с ней и в самом деле нередко что-нибудь случалось, и смерть не раз за плечами стояла, да не тронула. Во время войны в окрестных лесах расплодились волки, и, голодные, злые, подходили они близко к человеческому жилью, по ночам крали овец и даже задирали дворовых собак. Однажды пришлось поздно возвращаться от сестры из соседнего села. Расстояние-то – всего верста, и никак не могла подумать, что могут напасть волки. Если бы не Огонек — загрызли бы, да конь не сплоховал. Рванул прямо на вожака и проскочил мимо отпрянувшего от неожиданности волка.

         «Да, вправду Огонек,- улыбается бабушка, — рыжий, вспыльчивый. Зато преданный. Спаситель… и бабник», — глаза ее краснеют, увлажняются, по морщинистой щеке прокатывается крупная слеза, затем вторая, третья, и вдруг она улыбается, вытирает ладонью продолжающиеся наворачиваться слезы и все улыбается.

         Да, что говорить, нелегкая выпала жизнь, а что тут поделаешь: все так жили. Голодали в первые послевоенные годы, работали через не могу, недосыпали. И ничего тут не попишешь: жить-то надо. Зато нынешней молодежи не понять, как вкусна бывает круто посоленная горбушка простого черного хлеба, запитая холодной ключевой водой. Не знают они и тошнотиков. «Да и слова-то, поди, такого не слышали», — вздыхает бабушка. А вот их дети по весне, едва дождавшись вспашки, рассыпались грачиной стайкой по колхозному полю в поисках прошлогодней картошки, мелкой, которой во время осенней копки пренебрегли или случайно обронили. Вечно голодные сорванцы, с запавшими глазами, шли за плугом и собирали вывороченные из земли подгнившие картофелины, от которых отворачивалась даже скотина, и торопились отдать матерям, чтобы наесться затем досыта нажаренными из них оладьями – тошнотиками.

         Да, все это было. И все-таки не только из этого состояла жизнь. Бабушка любит вспоминать что-нибудь интересное. Это для нее теперь главная отрада. Глухота пришла не так болезненно, к тому же хоть и плохо, но все же слышала, а вот когда еще и ослепла, жить стало тягостно. Изредка не сдерживалась и причитала, раздражая дочь: «Скорее бы умереть, чтобы никого не мучить». Потом свыклась.

         Конечно, ничего такого необычного, как у этой артистки, не вспомнить. Даже в областном центре была три раза за всю жизнь, да раз повезло побывать в Москве, когда младший сын, Иван, возил ее к себе погостить в Белгород. И на море, понятное дело, не была, в отличие от артистки, любящей охотиться под водой. Что ж, кому-то должно везти. Да и ей, по-своему, тоже повезло: детей со Степаном подняли; и хотя умер он рано, успел понянчить старших внуков и от Саши, и от Ивана, и от Лены; дети устроились в жизни хорошо, особенно Иван – главным инженером на кирпичном заводе. Саша же хоть и работает простым шофером, зато зарабатывает неплохо, дом большой построил, «Жигули» купил. Лену только жаль: вдовой рано стала – в сорок пять. Впрочем, Лене тосковать некогда было: репетиции в Доме Культуры, песенные конкурсы, да и уже со своими внуками нянчиться приходилось.

         «Да, — вздыхает бабушка, — зажилась я уже, прабабкой стала, а все помереть никак не могу». В детстве смерть ей всегда представлялась в виде пропасти, до которой бесконечно далеко и долго. Горизонт, за которым находилась пустота, скрывался за множеством спин впереди идущих. Во главе шли дедушка с бабушкой, затем тятя с мамой, после них дядья с тетками, а потом, после похорон младшей маминой сестры, тети Поли, она вдруг поняла, что впереди уже никого и что теперь только ее спина заслоняет детям эту пропасть за горизонтом. Поняла – и словно на целую жизнь стала старше. Скоро и ее черед. При мысли об этом становится больно, что ее детям предстоит познать ту же горечь внезапного откровения и одиночества перед приближающейся пустотой, что и ей. Еще минуту назад бабушка приняла бы смерть как счастливое избавление от того бессмысленного существования, в какую превратила ее жизнь болезненная, слепая и глухая старость, но теперь умирать уже страшно, оттого что перед ее детьми не останется ничьей спины. «Эх… надо жить… — тяжело вздыхает бабушка, и губы ее кривятся, сдерживая готовые вот-вот хлынуть слезы.

         Бабушка мысленно возвращается в прошлое и понимает, что даже одними воспоминаниями жизнь интересна. Если бы еще при этом не быть никому в тягость… лишь эта мысль отравляет существование. А иначе можно бы было жить и с потерянными слухом и зрением, потому что воспоминания по прошествии времени становятся светлее, чем были когда-то, и, освобожденные от боли и разочарований, приносят одну только радость.

         Чаще всего ей вспоминается, как она стоит после уроков на заднем крыльце школы с подружкой Валей. Бабье лето в самом разгаре, и тайга кругом села красно-желтая и притихшая. Летнего задора уже не чувствуется, а только ровная покойная печаль, которая тем острее, что солнце по-осеннему нежаркое и потому особенно нежное, но нежное печалью расставания. Они с Валей срывают с клена семена и бросают с высокого крыльца вниз. Те крутятся и, раскачиваясь от легкого ветерка из стороны в сторону, плавно опускаются на землю. Позабыв про то, что надо идти домой, они восторженно смеются: «Вертушки, вертушки, летите от нашей избушки, кланяйтесь земле-матушке».

         Бабушка уверена, что жить ей осталось недолго, но даже теперь не верит в Бога, хотя в своем неверии и не тверда. «Господи, если Ты есть, — шепчет она, — то мне не нужна вечность, дай мне, пожалуйста, только одно – снова прожить тот день».

Олег Куимов,
Мильково, Московская область


WordPress › Ошибка

На сайте возникла критическая ошибка.

Узнайте больше про решение проблем с WordPress.